Понедельник

Евгений Степанович КОКОВИН

ПУТЕШЕСТВИЕ НА "ФРАМЕ-2"

...прочел все оказавшееся доступным о полюсах - и о Северном, и о Южном и влюбился в Нансена. Юхан Смуул

Павел Владимирович Симонов, наш сосед, крупный водолазный специалист, уезжая в очередную экспедицию, оставил нам, двум соломбальскнм дружкам, в безвозмездную аренду свою корабельную шлюпку. Огромная, многовесельная и старая, чуть ли не времен парусного флота, шлюпка носила гордое имя "Фрам". - "Фрам" в переводе означает "вперед!", - сказал Павел Владимирович. Значит, мои друзья, на этом корабле поворота на сто восемьдесят без достижения цели у вас быть не может. Симонов дал нам также почитать книгу Нансена "На лыжах через Гренландию". Знаменитый полярный путешественник, владелец настоящего "Фрама", великий норвежец Фритьоф Нансен был кумиром Симонова. Для нас, соломбальских мальчишек, кумиром был сам Павел Владимирович, страстный охотник и меткий стрелок, следопыт, рыболов, один из первых кавалеров ордена Ленина. Наш "Фрам 2" стоял на узкой и многолодочной речке Соломбалке. На этой речке мы учились плавать, впервые брали в руки весла и поднимали на лодках паруса. Раза три или четыре мы с моим закадычным другом Володей Охотиным выезжали на Северную Двину и на Кузнечиху. Потом Володя сказал: - "Фрам" - это "вперед!", это - дальние путешествия. Давай, совершим путешествие! Большое, как в настоящей экспедиции. - А куда это путешествие мы совершим? - спросил я. - Куда? Как можно дальше от дому. Вот, например, на море. - На Белое? - Пока на Белое, - сказал Володя таким тоном, словно в будущем на своей тихоходной и ветхой посудине мы совершим еще путешествия на море Средиземное или в Тихий океан. - Экспедиция на "Фраме", - с увлечением продолжал мой приятель. - Как у Нансена! Мы не беспокоились, что дома нас в экспедицию не отпустят частенько и раньше выезжали на рыбную ловлю с ночевками. В книге "На лыжах через Гренландию", которая начиналась главой "План путешествия", мы читали: "Как молния пронеслось в моем мозгу: экспедиция... Скоро был готов тот план, который позднее был осуществлен и выполнен". У Нансена был план путешествия. Как же мы могли обойтись без плана?! Мы имели отцовскую карту дельты Северной Двины и без особого труда составили подробнейший план и маршрут путешествия, сокрушаясь лишь о том, что на нашей карте не было белых пятен, не было неисследованных мест. Мы мечтали, жаждали открывать, исследовать, искать. Карта изучена до мельчайших речушек и островков, и мы знали, какими путями поплывем. Наша экспедиция была обеспечена всевозможным снаряжением и продовольствием. На "Фрам-2" мы погрузили, кроме весел и старенького паруса, топор, лопату (а вдруг найдем полезные ископаемые!), веревку, чтобы при случае тянуть шлюпку бечевой, рыболовные снасти, котелок и даже подсадную утку (неизвестно для чего - ружья не было да и охота в это время запрещена). Не было у нас теодолита и секстана, как у Нансена, не было вяленого и соленого мяса и кофе. Но это нас не смущало: секстаном мы все равно пользоваться не умели, а кофе не пили и дома. Драночная корзина была заполнена сухарями, которые мы сушили и копили две недели (а вдруг зимовка!). Там же уместились два десятка картофелин и кулек пшена, кусок соленой трески, банка с солью и ученическая тетрадь для ведения судового журнала и путевого дневника. Словом, в подготовке экспедиции все шло отлично, кроме... кроме того, что мы не знали, что будем открывать и исследовать. - Не унывай, - после некоторого раздумья бодро сказал Володя, - что-нибудь откроем. А я и не унывал. Просто мне хотелось поскорее отправиться в экспедицию. А откроем или не откроем что-нибудь - я об этом не беспокоился. Итак, ранним июльским утром мы погрузили все снаряжение на "Фрам-2" и отплыли. Банки на шлюпке отсырели - ночью была обильная роса. Бледное утреннее небо и неяркое, подернутое легкой дымкой солнце предвещали добрую погоду. Взмывая в розоватую высь, вёдро обещали и ласточки, и качающиеся на волне крепенькие, словно литые, остроглазые чайки. Никакого сравнения не найти для тихого и ясного раннего утра на Северной Двине. Большая вода шла от моря вверх по реке, покрывала левобережные отмели, как говорят архангелогородцы, прибывала. И пахло морем и водорослями. В прохладе запахи чувствительнее, а солнце едва оторвалось от далеких прибрежных ивовых кустов. На рейде стояли океанские пароходы. Они пришли в Архангельск из разных стран за нашим северным лесом. Было рано, а на ночь кормовые национальные флаги на судах спускаются. Но в школе мы уже второй год изучали английский язык и теперь на корме пароходов кое-как читали названия портов их приписки. - Ли-вер-пуль... Значит, англичанин, - сказал Володя. - А это датское. Видишь, написано: Ко-пен-га-ген. - И еще из Осло, из Норвегии. Это там, где жил Нансен. Мы были довольны своими познаниями в английском языке и географии. А между тем в школе отличных оценок по этим предметам мы почему-то не получали, и преподаватели совсем не восхищались нашими успехами. Наш "Фрам" должен был плыть вниз по Северной Двине, к морю. Но мы излишне занялись международными делами и не заметили, как наше судно сильным приливным течением снесло далеко вверх. Против течения выгребать было трудно, почти невозможно, и потому мы решили пересечь реку в надежде, что у низкого противоположного берега вода идет тише. А между тем солнце неторопливо, но упорно поднималось. От судна к судну побежала звонкая скляночная эстафета, что означало: время 8 00. Наступило настоящее полное утро. - Часа через два вода пойдет на убыль, - сказал Володя. - Не пристать ли пока к берегу?.. Разведем костер, поедим, а потом и дальше, к морю. Я охотно поддержал предложение друга: утомился на веслах, да и уже почувствовался голод. Мы пристали к песчаному берегу, вбили кол и пришвартовали "Фрам". Прибывающая вода могла легко его поднять, унести, и нам угрожала участь Робинзона. Нет, мы были опытные и предусмотрительные мореходы. - Оставалось только разбить палатку и ждать, - подозрительно торжественно сказал Володя. Это были слова из книги Нансена. Палаткой нам послужил парус. Мы его и "разбили", хотя, откровенно говоря, в этом не было никакой необходимости. Погода стояла чудесная. Ловить рыбу было бы напрасно: на большой воде рыбалка плохая, да и времени у нас оставалось в обрез. Потому мы принялись варить уху из трески. Пока разжигали костер, готовили еду и завтракали, наше судно развернуло кормой к северу. Значит, вода пошла вниз, на убыль. Теперь мы уже могли плыть к морю по течению. Отплывая, Володя сказал: - Мы должны достигнуть цели, открыть, или великое море станет нашей могилой. Я знал, что мой приятель пользуется словами из книги Нансена. Тогда я не остался в долгу и отвечал: - Было бы неправильно, если бы мы вернулись обратно. Слова мы использовали бездумно, не разобравшись, что они принадлежали не Нансену, а сопровождавшим его спутникам - туземцам. Но в этом многозначительном разговоре мы утверждались в своей мысли достигнуть цели и что-нибудь открыть. Гребли мы легонько, потому что течение все набирало силу, и "Фрам" шел хорошо. Мы проплывали мимо островков, поросших ольхой и ивняком. Потом потянулись штабели бревен, лесопильные заводы и лесобиржи, похожие на миниатюрные города с небоскребами. Но здесь-то уж, конечно, открывать было нечего. Отовсюду слышался шум лесокаток и лесопильных рам - больших станков для распиловки бревен на доски. И кругом было множество людей лесокатов, погрузчиков, речников, катерников, женщин, полощущих белье, и купающихся ребятишек. Словом, все здесь было давным-давно открыто и обжито. Нет, нам нужно поскорее к морю, в далекие края... - Володя, - сказал я, - пожалуй, дальше Белого моря нам никуда не доплыть. Я уже опять чувствовал усталость от весел. Шлюпка все-таки была тяжела. - Посмотрим, - отозвался мой приятель. - Вот откроем что-нибудь, тогда и увидим... Левый, островной берег закончился. Мыс острова остался у нас позади, и река необъятно расширилась, словно по-богатырски расправила плечи, задышала свободно, могуче. Берега ее расступились, стали далекими, а лес и кусты на них слились в сплошные полосы. Вдали виднелся последний лесопильный завод. Я оглянулся, чтобы прикинуть, сколько же проплыли от нашей Соломбалы, и вдруг заметил чуть повыше мыса небольшую избушку. - Володя, - сказал я, - давай пристанем, передохнем. Вон избушка, она, наверное, рыбацкая. А потом уже и дальше. - Давай, - согласился Володя. Мы повернули свое судно и вскоре подошли к берегу, на котором стояло старенькое крошечное строение, прокопченное и замшелое. Поблизости горел костер. На тагане висел большой котел и нещадно парил. Значит, в избушке кто-то есть. Неожиданно дверь избушки отворилась, и появился старик, на вид очень симпатичный и добрый. Доброта тихо светилась в его по-странному молодых глазах. А лицо было в морщинах и почему-то напоминало мне географическую карту. Эх, опять география, в которой мы с Володей были сильны здесь и почему-то слабы в школе. Мы выскочили из "Фрама", честно говоря, побаиваясь. - Гости? Прошу к нашему шалашу! Вода кипит, рыба вычищена. Сейчас уха будет. И тут же старик высыпал в котел гору на зависть крупнейших сигов и камбал. - Дедушка! - крикнул Володя. - У нас картошка есть... В добрых глазах старика появилось не то презрение, не то усмешка. - Парень, да кто же уху варит с картошкой?! Это только у вас, в городу... Картоха уху только портит, рыбный дух убивает. Не-ет, настоящие рыбаки картоху к ухе на полверсты не подпустят. Ты, парень, ту картоху лучше в золе запеки. Такую и я с милой душой скушаю. Вот тебе и открытие: уха без картошки! Не полюс, конечно, и не новый остров, а все-таки... для нас новое. Всю рыбу дедушка Никодим выложил на большую, чисто выскобленную доску, и потому мы ели поблескивающую янтаринками сиговую уху "пустую". Ели с хлебом, деревянными, раскрашенными соловецкими ложками. Ручка у моей ложки была вырезана в виде рыбки. Может быть, из-за нее уха и показалась мне такой душистой и вкусной?.. Но Володя тоже похваливал уху, хотя у него ложка была без рыбки. - Мы тут с сыном рыбачим, - говорил дед. - Он с утра домой поехал, сольцы да табачку привезти. Тоже уже мужик в годах. Сорок шестой с Петрова пошел. Семья своя и изба своя. Растет народ! "Сорок шестой! - подумал я. - И растет. А нам с Володей по тринадцать. Сколько еще расти, узнавать, открывать!" Потом мы ели рыбу, тоже такую вкусную и нежную, что язык за ней в горло лез. И пока мы завтракали у гостеприимного деда Никодима, узнали, что "не умеючи и лапти не сплетешь" - всему нужно учиться. Это, конечно, нам было известно и раньше, но все-таки... И еще дед говорил: "Не вбивай гвоздь в тонкою доску, не затупив его, - расколет. Крепкую бечевку-стоянку можно легко разорвать, сделав из нее на ладони петлю. Не целься в человека даже из простой палки: случается - и палка стреляет". - Это для того, чтобы не иметь вообще привычки целиться в человека, пояснил дед Никодим. - Будешь играть с палкой, а потом и ружье ненароком вскинешь. Станешь целиться из палки в человека - от опытного охотника и по шее можешь получить. От деда мы узнали еще много нового для себя. И все это были маленькие открытия для будущего. Поблизости от берега проплывал небольшой карбас. В нем сидел бородатый старик в зюйдвестке - под стать деду Никодиму. Старик в карбасе приподнял зюйдвестку и поклонился в нашу сторону. Дедушка Никодим ответно приветствовал его: - Мое почтение! Доброго здоровья! - Кто это? - спросил я деда Никодима. - Не ведаю, - ответил дед. - А почему же он поздоровался? И вы... - Так уж, обычай. Знаком, незнаком, а поклониться да здоровья пожелать обязательно надобно. Порядок такой, уважение к встречному человеку. Спустя полчаса мы поблагодарили деда Никоднма за угощение, попрощались с ним и отплыли. Володя достал подсадную утку и долго рассматривал, видимо, стараясь найти ей применение. - На старых кораблях под бушприт прилаживали вырезанную из дерева русалку, - сказал он. - А на некоторых нос украшался головой дракона. Это для устрашения врагов. А у нас судно мирное. - И ты хочешь украсить нос "Фрама" подсадной уткой? - спросил я с усмешкой. - А что, плохо разве? - Да нет. Все равно ни русалки, ни дракона у нас нету. Не раздумывая долго, мой предприимчивый друг за минуту укрепил утку на носу нашего экспедиционного судна. И нам показалось, что от такого нововведения "Фрам-2" как-то возвеличился и даже поплыл быстрее. У лесобиржи, мимо которой мы проплывали, стоял норвежский лесовоз. Вдруг с борта "норвежца" мы услышали странные тонкоголосые выкрики, конечно, для нас непонятные: - Тойе... беед... - и еще какие-то слова, по тону выражающие радость. Велико было наше удивление, когда на борту судна мы увидели мальчишку лет семи. Он показывал пальцем на нас, оборачивался, похоже, что кого-то звал. Потом стал нам махать. Около мальчишки стали собираться моряки, тоже нам что-то кричали, кажется, они требовали, чтобы мы пристали к борту их парохода. Один из них, высокий, плечистый, громкоголосый, поднял мальчишку на руки и тоже призывно кричал нам. - Что им нужно? - спросил я Володю. - Сам не понимаю. Мы опустили весла в недоумении и нерешительности. - Мальчики, кэптен просит вас на судно. Это было уже совсем неожиданно. Кто-то из норвежцев говорил по-русски, и довольно чисто, хотя с сильным акцентом. С борта опустили штормтрап и бросили нам конец. - Поднимемся, - сказал Володя. - Не съедят. Минуты через две, пришвартовав "Фрам-2", мы поднялись на борт норвежского судна. Нас окружили моряки. Первым пожал нам руки тот высокий норвежец, который поднимал на руки мальчишку. - Кэптен Христиан Валь, - дружелюбно сказал он нам, словно взрослым. Мы смущенно молчали. Знающим русский язык оказался радист. Едва удерживая мальчишку, а тот так и рвался к нам, он сказал: - Это сын капитана Кнут. Капитан приглашает вас к себе в каюту. Пойдемте! И мы пошли. Не знаю, как Володя, а я, признаться, едва соображал, что происходит. Капитанская каюта была просторная, светлая. Нас усадили в кресла, словно мы были важные персоны. Принесли и разлили по чашечкам кофе. А мы не знали, что делать. Среди окантованных фотографий на стенах я заметил портрет Нансена, такой же, какой мы видели у Павла Владимировича. Я толкнул локтем Володю и показал глазами на портрет. И мой друг неожиданно сказал: - А наша шлюпка называется "Фрам". - "Фрам"? - восхитился радист. - Это здорово! - И он что-то сказал капитану. Я разобрал только "Фрам" и "Нансен". Капитан тоже оживился. Через переводчика он сообщил, что ему известно: Нансен - большой друг Советской России. - Вот в нашей экспедиции появилось и кофе, - шепнул мне Володя. А я все еще не мог понять, почему нам оказан такой почет. Ведь норвежцы, когда позвали нас к себе, еще не знали, как называется наша шлюпка. Без наших вопросов все объяснил радист. - Сыну капитана понравилась птица на вашей шлюпке Он назвал ее игрушкой-птицей и хочет ею играть. Может быть, вы продадите ее? Оба мы были несказанно поражены: Кнуту понравилась наша подсадная утка. - Зачем же продавать? Мы просто ее подарим Кнуту. Мальчишка был вне себя от радости, а капитан Валь снял со стены портрет Нансена и передал его Володе. - Капитан в знак благодарности и вашей любви к нашему великому соотечественнику делает вам подарок. Капитан снова крепко пожал нам руки. Мы вышли из каюты, унося с собой дорогой подарок. В шлюпке Володя быстрехонько освободил подсадную утку, и деревянная птица, не расправляя крыльев, на тросике мигом взлетела на палубу судна прямо в руки маленького норвежца. На другой день мы вернулись в свою родную Соломбалу, а вскоре приехал и Павел Владимирович. Конечно, мы поспешили показать ему подарок норвежского капитана - портрет Нансена. - Да, - сказал Павел Владимирович, - капитан Валь прав. Фритьоф Нансен был большим и искренним другом Советской страны. И еще мы узнали от Павла Владимировича, что в 1914 году Нансен написал книгу "В стране будущего" о путешествии в Сибирь. В 1921 году он оказывал помощь голодающим Поволжья. Замечательный норвежец получил Почетную грамоту IX Всероссийского съезда Советов и был избран почетным депутатом Московского Совета. Затем великий путешественник и полярный исследователь написал книгу "Россия и мир". И все это было для нас новым. Отплывая на своем "Фраме", мы мечтали об открытиях и боялись, что открывать уже нечего. Но даже в маленьком путешествии мы открыли для себя многое. Мы открывали большой мир. Он был неизмеримо велик. А нас впереди ждала, как широкая и неизведанная дорога, чудесная жизнь, и предстояло множество новых изумительных открытий.

КОКОВИН Е. С.

РАССКАЗЫ ЗИМОВЩИКА

Эти примечательные истории рассказал мне полярник Павел Алексеевич Лобанов, который в двадцатых годах провел несколько зимовок на заполярных островах.

ОХОТНИК И МОРЖ

Однажды во время моей зимовки на острове Новая Земля ко мне зашел ненец Тыко Вылко. Теперь этот человек известен всей Советской стране. Талантливый ненецкий художник, близкий друг и спутник выдающегося русского полярного исследователя Владимира Русанова Илья Константинович Вылко (Тыко Вылко) свыше тридцати лет бессменно провел на посту председателя Новоземельского островного Совета. Был последний день декабря 1923 года. Тыко Вылко надел малицу и подпоясался широким кожаным ремнем, на котором висел большой охотничий нож в деревянных ножнах. Поверх пимов были натянуты нерпичьи тобоки. Без расспросов я понял, что Вылко собрался на охоту. Мы поздоровались, и я поздравил промышленника с наступлением Нового года. Тыко Вылко отправлялся на охоту за чистиками и пришел, чтобы пригласить меня с собой. Но я был занят тогда своими делами и потому, поблагодарив его, отказался. Вернулся охотник только к вечеру и рассказал мне следующую историю, в которой он чуть было не поплатился своей жизнью. Выехал Тыко Вылко на Соколов мыс на собачьей упряжке. На нартах стояла стрельная лодка, в которой лежали винтовка и двустволка. Хорошо отдохнувшие за ночь собаки легко и быстро вынесли нарты на припай. У самой кромки льда Вылко снял с нарт лодку, а упряжку отвел подальше от воды. Зарядив двустволку и спустив лодку на воду, он поплыл в открытое море на розыски чистиков. Видимость была отличная, на море стояла полная тишина. Чистики встречались небольшими стаями. Тыко Вылко увлекся охотой и, как сам потом признался, даже не подумал своевременно зарядить винтовку. Вылко стрелял по птицам из двустволки дробью. А между тем за охотником давно следил большой морж. По своей природе заполярные морские обитатели очень любопытны. Если они услышат стук или выстрел, то обязательно постараются узнать, кто нарушает их покой. После такой "проверки" одни из них поспешно скрываются, а другие, как, например, моржи, изготовляются к нападению. Увидев лодку с охотником, морж заплыл вперед и перевернулся животом вверх. Он ожидал, когда лодка подойдет к нему. Тыко Вылко не спеша греб и высматривал стаи чистиков. Притаившегося в воде коварного зверя он не видел, да и не ожидал такой встречи. Вдруг одно его весло ударилось о что то твердое. И только тут охотник заметил два моржовых клыка, торчащих из воды. Не растерявшись, Вылко моментально развернул лодку, чтобы плыть к припаю, спасаться от страшного хищника. Но ускользнуть на весельной лодке от моржа очень сложно, почти невозможно. Однако Вылко был не таким человеком, чтобы сдаваться без борьбы. Действовать нужно было быстро и решительно, а зарядить винтовку пулей у него не хватило бы времени. Все решалось долями секунды. Морж также быстро перевернулся. Началась бешеная гонка. Зверь несколько раз уже почти настигал лодку и поднимал свои мощные клыки, пытаясь ухватиться ими за корму. Но каждый раз сильным рывком весел Вылке удавалось выскальзывать из-под удара. А такой удар означал бы неминуемую гибель. Легкая стрельная лодка сразу же ушла бы под воду. Настигающий зверь не давал Вылке ни секунды передышки. Охотник выбивался из сил, но припай уже был близко. Однако это еще не спасение. Чтобы выскочить из лодки, требовалось время. И Вылко принял отчаянное решение. Перед самым припаем он схватил двустволку и выстрелил зверю в голову. Морж нырнул в глубину, и в этот же момент охотник выскочил на припай и вытащил лодку. Потом он бросился к упряжке, с разбегу прыгнул на нарты и понесся к берегу. Конечно, дробью, которой была заряжена двустволка, Тыко Вылко моржа убить не мог. Он лишь на секунды оглушил зверя и этим выиграл время, чтобы выскочить на лед. С берега Вылко долго наблюдал за морем, где остался разъяренный зверь. Но моржа не было видно. Убедившись, что опасность миновала, Вылко выехал на нартах к лодке, где оставались его ружья и добыча - чистики. Лодка была в полной сохранности, но в кромке льда охотник обнаружил две больших пробоины - следы бивней морского зверя-великана. - Это был мне урок, - закончил свой рассказ Тыко Вылко. - Когда выезжаешь на охоту в открытое море за чистиками, не забывай на случай зарядить винтовку, да и пулей бронебойной.

Евгений Степанович КОКОВИН

СЕВЕРНАЯ ЗВЕЗДОЧКА ГАЙДАРА1

После продолжительного ярого шторма к пустынным берегам Беломорья подступило утреннее бледно-розовое затишье. Стылые воды Сухого моря ртутно покоились под низким безлучевым солнцем и казались тяжелыми и непроницаемыми. Прихваченный ноябрьским заморозком, мелковолнистый береговой песок походил на рифленое железо. Дальше он тянулся от берега к сопкам уже гладкий, словно отутюженный. За Сухим морем, как огромная камбала, распластался низкий и сумрачный остров Мудьюг. Еще в Архангельске Гайдар многое слышал о нем. В 1918 году интервенты устроили на острове каторжную тюрьму. За колючей проволокой, в дощатых, продуваемых всеми ветрами бараках и в полузатопленных водой землянках томились узники - большевики и заподозренные в сочувствии Советской власти северяне. Истощенных голодом, болезнями и пытками людей заставляли без всякой надобности перетаскивать с места на место камни и песок. В стены и в потолок тесной бревенчатой избы для допросов были вбиты крюки и скобы. Крошечный и всегда мирный кусочек земли в Белом море получил тогда новое название "Остров смерти". Смерть от голода и от тифа, смерть в ледяном карцере-подземелье, смерть в избе пыток, смерть от винтовочных залпов на расстрелах и от пистолетного выстрела "при попытке к бегству". Все это было десять лет назад. Сейчас Гайдар - корреспондент северной краевой газеты - приехал на Беломорье по заданию редакции. Он легко шагал по примерзшему песку и вглядывался через пролив в очертания недалекого острова. Его сопровождал местный житель Егорша. Егорше было четырнадцать, а в Поморье это уже возраст рыбацкий. На промысловых ботах и на рыбацких тонях можно встретить и десятилетних ребятишек-зуйков, но они к рыболовным сетям касательства пока еще не имеют. Они варят кашу, моют посуду да драят палубу. Зуйком, когда ему было девять лет, пришел на промысел и Егорша. Зуек - птица, большеголовая и тонконогая. А в Поморье зуйками с давних пор стали звать мальчишек, выходящих на промысловых ботах в море. Зуек работает, но заработка ему не положено. Только - харч. - Ты знаешь, что было на этом острове? - спросил Гайдар у своего спутника. - Как не знать, - деловито, по-мужски ответил Егорша. - Каторга была. У меня там дядя сгинул... - Большевик был? - Не-е. Он карбаса на Мудьюге оставил, а на тех карбасах люди на наш берег с острова бежали. Вот его беляки и забрали по доносу. Кто говорит расстреляли, а кто - будто на Иоканьгу, на другую каторгу отправили. Только домой он не вернулся. - Кто же донес? - спросил Гайдар. - Потом узнали? - Ничего не узнали. Поговаривали, что Шунин, а кто говорил, что сын Гроздникова. - Кулаки? - Ясно дело, не из наших, - подтвердил Егорша. - Сын Гроздникова белогвардеец был, в отпуск тогда к отцу приезжал. Егорша помолчал, потом сказал: - У нас и сейчас дела неладные. И все они... - А что? - спросил Гайдар. - Третьего дня Анку Титову чуть не убили. Секретарь она в сельсовете и комсомолка. - И опять не узнали? - Ни-и. Милиционер приезжал, а только ни в чем не разобрался. "Не разобрался, - сердито подумал Гайдар. - Значит, в этом должна разобраться газета!" Егорша остановился, оглянулся: - И чего это мать копается?! Вечно вот так, - ворчливо сказал он. - Давно бы к тоне подъехали. Хоть карбас-то не обмелел. - Хороший карбас? - спросил Гайдар. - Какое там! - махнул рукой Егорша. - Разве он хороший даст. На хороших он сам промышляет. - Кто сам? - Да Шунин. Карбас-то у нас не свой, его. Ему мать сети вяжет, а он нам за это карбас дал. Эх, свою бы нам посудину! В голосе парнишки Аркадий почувствовал неизбывную горечь и светлую мечту о карбасе - о своей посудине. - У него карбасов много, - чуть подумав, сказал Егорша. - Вот он и сдает внаем за сети, за рыбу, а сетей у него тоже хватает, их тоже сдает мужикам за рыбу. Завидущий. - Так у вас же колхоз есть. - Есть. Да в колхоз кто идет, кто нейдет. А бывает, идут, потом обратно вертаются. - А кто в колхозе заправляет? - Василий Федоров, хороший такой, нашенский. Он из Красной Армии вернулся. Подошла мать Егорши - высокая, худощавая поморка в летах. Приветливо поздоровалась, не опросив Гайдара, кто он и откуда. - Поехали? - Давно пора. Молча втроем подошли к карбасу. - И ты с нами? - спросила поморка, впрочем, без особого удивления. - Хочу посмотреть, - сказал Гайдар. - Ну-ну, - согласно кивнула женщина. "На этого Шунина нужно посмотреть, - подумал Аркадий Петрович - По всему видно, паук не из мелких. А с Василием Федоровым поговорить. Если Егорша говорит "нашенский", значит, ему-то и нужно помочь. В Красной Армии служил..." Сразу же возник образ: красноармейский шлем, шинель, звездочка... Как все это было близко и дорого Аркадию Петровичу! - Ну, с богом! - сказала женщина, берясь за весла. Стоя в карбасе, Гайдар взглянул на розовеющее поздним восходом небо. На востоке он вдруг заметил маленькую, чуть мерцающую одинокую звездочку. "Не первой величины, но моя, солдатская! А может быть, и писательская!" подумал Гайдар. Занятые работой на веслах, Егорша и его мать не обращали внимания на корреспондента. А у Гайдара уже рождался замысел очерка. ...Оказалось, здесь люди заняты не только промыслом рыбы. Они еще заготовляли лес. Федоров, организатор колхоза, о котором говорил Егорша, уехал на лесозаготовки. Неделю назад там злая рука подкулачника перерезала гужи у конного обоза. Сегодня утром, когда Гайдар с Егоршей выезжали на тоню, тот же нож уже подобрался к лошадиным шеям. Не застав дома Федорова, Аркадий Петрович решил навестить Шунина, того, что за сети и рыбу сдавал внаем-аренду свои карбаса. Дом у Шурина был добротный, пятиоконный, под железной крышей. А хозяин выглядел тихим и смиренным мужичком с маленькой, аккуратно подстриженной бородкой. Внешность Шунина удивила Гайдара. Ни о карбасах, ни о перерезанных гужах Гайдар даже не заикнулся. А о колхозе все-таки спросил: как, мол, народ относится?.. - А что колхоз... Мое тут дело сторона, - отвечал Шунин с едва заметной усмешкой. - Ну и пускай колхоз. Я колхоза не трогаю. Человек не рыба: не треска, не селедка, чтобы ему косяком ходить. Работать надо, а не в стада сбиваться... "Страшный человек, страшный своей видимой смиренностью. Вредный, и особенно - для колхоза", - подумал Гайдар, но пока промолчал. С Василием Федоровым он встретился на другой день перед колхозным собранием. Бывшие воины Красной Армии, они долго толковали - у них легко нашелся общий язык. ...В Архангельск Аркадий Петрович уезжал на дровнях, на низкорослой, но бойкой лошадке-мезенке. Наступали сумерки. Небо пустовало. Не было ни единой звездочки. Зато тетрадь Гайдара была заполнена суровыми фактами, жесткими цифрами, фамилиями. И в той же тетради уже был начат очерк о рыбаках. Гайдар, командир полка, журналист и писатель, готовился дать бой кулачью за рыбацкую бедноту, за колхоз. На странице у заголовка очерка горела пятилучевая звездочка. Северная звездочка Гайдара, которая скоро, очень скоро достигнет первой величины.

ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВИЧ КОКОВИН

СКАЗКА-ЖИЗНЬ

Это была удивительно красивая сказка, весёлая и в то же время чуть-чуть печальная, порой суровая и жестокая, временами лёгкая и прозрачная, как дымок лесного костра, сверкающая россыпью ярких слов. И до сих пор Дмитрий Иванович не знает, слышала ли эту сказку бабка Агриппина от других людей или выдумала она эту сказку сама.

Рассказываемая в полутёмной крестьянской избе зимним вечером, когда за чёрными окнами бесновалась вьюга, сказка казалась особенно чудесной и невероятной. Может быть из хитрости, чтобы сказка была ещё интереснее, добрая бабка Агриппина называла героя сказки Митенькой. Впрочем, в то время Дмитрия Ивановича в деревне никто Митенькой не называл. Звали его просто Митька. Но не всё ли равно: Дмитрий, Митенька или Митька.