Привыкай

MORALIS

"ПРИВЫКАЙ"

Очей очарованье хрипит на снегу.

гр. "Тёплая трасса"

Задуши послушными руками

Своего непослушного Христа

Е. Летов

Как месяц над твердью

Последний цвет вербы

Р. Неумоев

Глава первая.

Я спал. Мне снилась Останкинская башня окружённая багровыми облаками с белыми, как в сале, прожилками. Она нависали надо мной, и вибрировала. А я лежал на асфальте и смотрел на неё. Такую вызывающе серую в багровых облаках. Я лежал на асфальте и судорожно втягивал в себя его мокрый запах. Я тоже вибрировал. А башня была как будто живая. Я чувствовал это но ничего не мог поделать. Мне было неприятно осознавать, что я лежу беззаботно глядя на неё. Наверное я её раздражал. А ещё позади неё что светилось, как сильная лампочка, или как Бог. Я сделал круговое движение руками, и почему то подумал, что она должна понять, что я извиняюсь. Что мне, право, неловко лежать на чёрном асфальте в её присутствии. А башня сказала: - Так. Я понял, что всё потеряно, и сделал круговое движение руками как бы соглашаясь со своей судьбой. После чего меня разбудили. И ещё, во сне небыло ни одной птицы. Разбудили меня тихим уведомлением о том, что наступило утро. Я буркнул ответ, который отвечал каждый день. Открыл глаза и почувствовал, что у меня одна нога. Закусив нижнюю губу и внимательно изучая внутренюю поверность век я принялся думать, какая нога у меня осталась. Правая или левая. Может быть вообще это не моя нога. Но думать об этом было больно. Как и вообще думать, не обязательно об этом. Я рывком сбросил ноги с кровати, символизировав тем самым своё намерение встать. Откинул одеяло и встал. Задвигал ногами по паркету в поисках тапок. Нашёл один, и даже не задумываясь надел его на правую ногу. Меня самого удивляло всегда, как я каждое утро, ещё не окончательно пришедши в себя умудрялся определять уклон тапка. Потом нашёлся и другой. Его я одел на оставшуюся ногу. И грустно покачиваясь побрёл в ванную. Там я встал перед зеркалом и ссутулился на раковину. Лицо моё в зеркале было грустно-растрёпанное. А правый глаз имел ярко красный цвет. "Ну вот, подумал я, ноги нет, глаз красный. Теперь самое время усомниться в соответствии своему описанию. То есть я изменился. То есть это уже не я." А потом я задумался набрав в рот воды. Только вот совершенно не знаю о чём задумался. Так, вообщем. Много я чего там делал. Выйдя в коридор я понял, что остальные люди потеряли для меня всякий смысл. Они конечно есть, не спорю, но я их просто не вижу. Поэтому сразу стали происходить странный вещи: холодильник открывался сам собой, вещи самопроизвольно перемещались, и кто то толкал меня из пустоты. Чай был противный. Горький, с запахом мокрых тряпок, мутный, с плавающим в нём дохлым лимоном и двумя чаинками. Но я его выпил двумя глотками. Собрал вещи и покинул дом. На улице было морозно, так как зима. А у меня не было перчаток. Вернее сказать они были, но дома. Я развернулся было, что бы пойти вернуться. Но подскользнулся и упал. Сначала я ударился спиной, потом ногами и уже в самую последнюю очередь головой. Ударившись ею, я понял, что умер. Так как звук хрустнувшего основания черепа был очень хорошо слышен. Я лежал на спине, и чувствовал как из меня выходит жизнь. Сначало меня покинула совесть, потом: ум, привычки, эмоции, чувства, мысли и жизнь. Я поднял свои тупые безразличные глаза на показавшаеся мне чёрным Солнце. Оно вяло улыбалось глядя на моё распростёртое тело. "Прям как Она..." - подумал я и плюнул в него. Солнце, очевидно уже привыкшее к моим выходкам, стерпело. Только стало немного более горячим. А я встал, стряхнул с куртки смесь снега соли и песка, и криво усмехнувшись побрёл к метро. Руки же, дабы не мёрзли, я плотно засунул в карманы. Где они увлечённо начали ощупывать деньги, проездные билеты и прочий хлам. С деревьев и столбов, кривя вспухшие лица, мне улыбались вороны. Но я не обращал на них внимания, нет, они были безразличны моему организму. Пускай. А я пойду. Дела. А ещё можно набрать в рот воды и подключить к мочкам ушей клеммы. И тихонько гладить рубильник блудливыми руками. Кто нибудь хлопнет дверью - и нажмёшь ненароком, испугаешься. Так я научился небояться хлопанья чем либо. У метро было людно, они все ходили как то одновременно. Это было пугающе непостижимо. Непостижимо и пугающе. Совершали движения снаружи и внутри. Они не давали мне пройти, и я был вынужден изгибаться всем телом что бы не столкнуться с их кожаными куртками. Под ногами у меня хлюпала слизь весны. 36 ступенек - и я у стеклянной двери. Она подруга ветра. Он размахивает ею из стороны в сторону. От меня - ко мне. И так много раз. Она не подруга. Она - его рука. От меня - ко мне. Проскользнул, однако. Мраморный пол - извращённая необходимость долговечия. Я давлю его своими ботинками так же, как это делают все. Я оставляю след в истории. Нас всех потом можно будет вспомнить рассматривая эти плиты. Приехал поезд и я со своими любимыми согражданами быстро занимаю всевозможные места. Двери тихонько сближаются. Я плачу глядя на это извечное стремление быть вместе. Пионер приостонавливает их ногой, и тут же получает нож в спину. Его взгляд не выражает ничего кроме тупого зеркала, в котором отражаются засахаренные ломтики Солнца. Зеркала. Закрывшиеся двери. В них отражается голова пионера пускающего слюну на нимб висящий у него на шее. Бесконечная череда открываний и закрываний раздражает мои больные глаза до состояния плача. В переходах много людей в кожаных куртках. Из искуственных кож. Они выращивают искуственных зверей, а затем убивают, дабы изготовить себе пугающие покровы. Я выхожу из метро. Дождь. Слякотно. Просто всё уже было. У красного кирпичного дома, заслоняя собой надпись "ОН?", сделанную жёлтой краской, стоит человек. Подхожу, здороваюсь. Таков ритуал. Потом падаю на левый бок и глядя в небо шепчу: - Жень, ты извини. Но у меня нет ноги. Вводил "Пепси" внутривенно. Плакать я не стал. Просто всё надоело. Встал и пристально глядя Женьке в глаза ударился головой об угол. Потерял сознание. Уходя в другой мир я услышал: - Так.